Владимир Делба, Москва

​

Натюрморт со вкусом керосина

​

    Мне всегда нравилось зарисовывать всё интересное, что привлекало внимание, или придумывать сюжеты, ложившиеся потом на бумагу.

    В конце концов, родители отвели меня в городскую художественную школу. Директором в те времена был Николай Онуфриевич Табукашвили. Прекрасный живописец, он обладал даром устанавливать добрые, доверительные отношения с учениками, умел распознавать скрытые в детских душах таланты, и тонко, ненавязчиво «подталкивал» каждого в нужном направлении. И с чувством юмора у него было всё в порядке.

    После просмотра моих рисунков и дружеского собеседования я был принят. Как выяснилось позже, решение о зачислении предопределило мою дальнейшую судьбу.

    Школьный интернациональный коллектив оказался дружным и весёлым. Классов, как таковых не было, так что мы, ученики, занимались вместе, по одной программе, независимо от разницы в возрасте.

    Несмотря на характерные для подростков озорство, а порой, и разгильдяйство, Николаю Онуфриевичу удалось самое, пожалуй, важное – он привил нам любовь к тому, чем мы занимались, и огромный интерес к жизни, воспринимаемой опять же через призму искусства.

    И ещё он научил нас относиться с юмором ко всем жизненным ситуациям.

    С улыбкой вспоминаю забавные случаи, происходившие в стенах школы.

    Как говорится, «материальная часть» заведения была очень скромной. Директору приходилось периодически покупать на рынке, из скудной своей зарплаты, фрукты и овощи для учебных натюрмортов.

    Здесь надо пояснить, что школа располагалась на первом этаже двухэтажного дома, на втором же находилось общежитие для наших иногородних учеников и студентов музыкального училища. Учитывая, что двери первого этажа были хлипкими, а аппетит жителей второго этажа как раз очень даже не «хлипким», наутро из предметов, составлявшим вчерашний натюрморт, оставались только несъедобные: драпировки, керамические кувшины или вазы, ну и огрызки былой рыночной флоры.

    Однажды, закончив постановку новой композиции, Николай Онуфриевич, хитро улыбаясь, поставил рядом с натюрмортом картонную табличку. На ней крупными буквами было написано: – «Кушать фрукты не рекомендую, они облиты керосином, можно отравиться».

    От натюрморта действительно исходил характерный знакомый запах, различимый даже здесь, в классе, в воздухе которого постоянно витал «букет» ароматов красок, растворителей, лаков. Директор довольно потирал руки. Ну вот, найден способ борьбы с ночными едоками. Вряд ли теперь даже самый голодный подросток решится употребить в пищу керосин.

    Как же наивно оказалось предположить нечто подобное.

    На следующий день на столике рядом с драпировками сиротливо лежала лишь виноградная кисточка. Без ягод, естественно.

    Николай Онуфриевич не сдавался. Вернувшись, в очередной раз с рынка, поставив натюрморт, он демонстративно достал бутылку керосина, медицинский шприц, и терпеливо, методически, «поставил укол» каждой ягоде принесённого винограда и каждому фрукту в отдельности. Теперь то всё! «Против лома нет приёма»! Конечно! «Окромя другого лома»! Я понятно намекаю?

    Когда «троглодиты» сожрали и эту «снедь», директор опустил руки. Позвонил своим друзьям в Тбилиси, и нам прислали из Академии художеств несколько наборов овощей и фруктов, выполненных из стеарина. Муляжи выглядели настолько правдоподобно, что директор, на всякий случай, заготовил новую табличку, где предлагал едокам избрать и делегировать одного доверенного «эксперта», который попробовал бы стеариновые изделия, как говорится, «на зуб», и выдал авторитетное заключение о несъедобности реквизита. На этот раз вопрос был закрыт!

   

    Моему другу Павлу захотелось попробовать себя в лепке. Группу скульптуры в школе вёл Юрий Чкадуа, недавний выпускник Тбилисской Академии художеств. Для занятий ему выделили небольшую отдельную комнату, стеллаж, два стола, а также несколько гипсовых голов и фигур в придачу. Замка на двери комнаты не было.

    Юрий показал Паше несколько обязательных начальных навыков, необходимых для работы с глиной, предложил выбрать любую из гипсовых голов, и попытаться вылепить её копию. А уже потом продолжить обучение, используя хоть и небольшой, но наработанный учеником личный опыт.

    Ученик так и поступил, выбрал одну из женских голов и приступил к работе. Так сложилось, что приходил он обычно в аудиторию в неурочное время и «творил» в одиночестве. Сначала ничего не получалось, но будущий скульптор был юношей с характером, к жизни и творчеству относился философски, а любые трудности считал временными.

    – Знаешь, Вова, – рассказывал он мне потом – несколько дней я реально мучился, но дело в конце концов пошло, с каждым днём мне работалось всё легче и всё интересней, а спустя время я с ужасом осознал, что влюбляюсь в женщину, чей портрет я усердно копировал. Она стала приходить каждую ночь в мои сны, печально глядела на меня, покачивала головой, ничего не говоря. Глаза скульптуры были прикрыты, а ночью, во сне я не мог разглядеть их цвет, рот её застыл в скорбной гримасе, и вообще лицо женщины несло на себе печать горя. Меня терзала мысль, что я не знаю причин этого горя, не могу ничем помочь своей любимой, и сознание своей беспомощности мучило меня всерьёз.

    Прошло время, Павел закончил работу, и решил показать её своему наставнику.

    Я хорошо помню этот день, ибо и я находился в школе. Юрий пригласил всех в аудиторию.

    В окна широкими тёплыми, радостными потоками текли солнечные лучи, в непривычно светлой комнате на столе рядом стояли две головы, гипсовая и, глиняная, точная её копия, а рядом со столом, скромно опустив голову, стоял автор копии.

    – Дорогие друзья, – торжественно произнёс преподаватель, обращаясь к нам, ученикам, – я собрал всех, чтобы в вашем присутствии похвалить и поздравить нашего коллегу, Павла, с успешным завершение первого, но очень сложного задания! Собственно, сложность задания «на совести» самого Павла, ибо именно он выбрал, пожалуй, самый сложный для копирования объект. Ведь мне не надо напоминать вам, что это фрагмент скульптуры великого Микеланджело. Оригинал её находиться в Париже, в Лувре, называется она – «Умирающий раб»!

    Надо было видеть лицо моего друга в тот момент! Через некоторое время он расскажет, как тяжело перенёс сей удар судьбы, и как радовался, что никто, кроме меня не знал о его любви к печальной «незнакомке»!

    Много лет спустя, встретив Павла, я пошутил:

    – Павлуша, какое счастье, что ты не Пигмалион, а то оживил бы любимую свою Галатею, всю, целиком, а тут такой вдруг облом, в нижней части тела!