ПОЭЗИЯ
Марина Матвеева, Симферополь, Республика Крым
Дома
Дом твой, наверное, женского рода –
Дама Прекрасная, страстная Дома…
Ты ей Домина – хозяйка. Природа
сути ее – непостижней Содома.
Как по ночам удаётся ей плакать,
чтоб без чернильных потёков ланиты?
Платье ее – первотканое злато.
Лак на ее волосах – из гранита.
Душу её, как живую Джоконду,
чтобы познать – приходили, смотрели.
Небом её любовались с балкона,
блеском фен-шуйных её ожерелий…
Мой же Квартир – явно мальчик. И хиппи.
Детски распатлан и феньками мечен.
Странно, что им, как в арт-хаусном клипе, –
вечные встречи, предвечная встреча…
Странно, что оба скрывают поэта…
Впрочем, не так-таки он и скрывался.
Вот и не странно – что тостят за это
райски! – вдвоем – и Мерло, и пивасик.
Ролёвка
(Поэзии)
Я стала тобою на четверть, треть…
На две… На тройное сальто.
Ирония… Чтобы не умереть
от вывернутых гештальтов.
Ирония… Глауберова соль.
Цинизменность из-под дыха.
Прости, если можешь. Такая роль,
как ты, не бывает тихой.
Ей в дикое поле – и выйти в крик…
Потухшим вулканом силы
лежит тишина под крестом улик:
вхождение – выносимо.
Подобие может: улыбки рот,
спокойствие, бой, насмешку.
…подобие так же, как ты, умрёт,
в твоей тишине кромешной…
Ан нет! Завоюет страну глухих
в стосмысленностей каскады!
Подобие выйдет стрелять в других,
чтоб стрелы их стали градом.
Подобие выйдет стрелять в себя
сквозь солнце на горной круче.
И боги бегут от него, трубя
во все грозовые тучи.
И медью шарахнет в скалу прибой,
железом под ноги ляжет…
Но людям о том, каково – тобой –
оно никогда не скажет.
Оно для людей – небосильный страх,
штормящая беззащита…
Распахнутым эхом гореть в горах,
теряя свои ключи там…
Оно ненормально. И это – жизнь!
И это – её коварство!
Подобие, сила моя, кружи
над миром,
сияй и царствуй!
* * *
Вновь по улицам города возят мессу
поклонения богу неандертальцев.
Ты намедни сказала сему процессу:
«Вот глаза мои, но не увидишь пальцев», –
и ошиблась. Не пальцы ли бьют по клаве,
вышивая оттенки для скепт-узора
социолога, плавающего в лаве,
будто рыбка в аквариуме – не в море,
где прекрасная юная менеджрица
привселюдно вершит ритуал закланья
женский сущности, сердца… Потеют лица,
и у почек несвойственные желанья,
и у печени в самом ее пределе
пролупляется гордость так малосольно…
У дороги, роскошный, как бомж при деле,
серебристый от пыли, растет подсолнух.
Он кивает ей: «Дева, менеджируешь…
Вот и я тут – питаюсь, а не пытаюсь.
Кто нам доктор, что сити – не сито – сбруя,
пылевая, ворсистая, золотая…
Кто нам Папа и все его кардиналы,
кто нам Мама, пречистый ее подгузник,
что кому-то премногого стало мало,
что кому-то и лебеди – только гуси.
Кто нам Бог, что сегодня ты устыдилась,
как вины: ты – какая-то не такая…
Не рыдаешь без сумки из крокодила…
А всего лишь гердыня – и ищет кая.
Он придет, пропылённый, как я, бродяга.
Он придет – и утащит. Туда, где надо…»
Лето. Менеджаровня. Пустая фляга.
Нечем даже полить тебя, цвет без сада.
Нечем было б утешиться, кроме вер, – да
нечем даже развеситься, обтекая…
Вновь на улице города злая Герда
раздает нам визитки… «Какого Кая?»
Комугда
В мире есть трое ненасытных:
смерть, пустыня и женское лоно.
Арабская философия
Кто Комугде не даёт, тот безданно сгинет.
Солнце белое моё, я твоя пустыня!
Паранджа мне не идет, куфия тем паче.
Принеси мне небосвод – расфасуем в пачки.
Их павэсым на вэрблюд – и по каравану.
Кошельки – пещерный люд: не берут нирваной.
Нет бы просто, как балет, сквозь пустыню клином…
Сколько надо было лет, чтоб её покинуть!
Сорок или сорок два – ох, ненасытима!
Сколько надо было вас для её интима!
Сколько смерти, рождества… И опять брюхата:
из ложесен – голова, а в зубах граната.
Сколько надо было спин, плёток, нефти, шёлка,
чтоб единственный один истину нашёл там –
да вскричал ей: «Гюльчатай, ой, закрой скорее!
Ты огромна, как Китай бедного еврея,
ты прекрасна, как глаза древних моавитян,
потому я только за, что конец не виден…».
Вот такие, брат, дела под аллахобогом.
Рядом скачет Абдулла на коне трехногом.