ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ПЕРЕВОД
Алла Шарапова
СЕРБСКИЕ ПОЭТЫ – ДЕТЯМ
ИСАЙЕ МИТРОВИЧ
В ДОБРЫЙ ЧАС, ДЕТВОРА!
Добрых начинаний и трудов!
В школу детвора – портфель готов.
Передышка силу вам дала –
Легче перьев вы, сильней орла.
Школа детворе – вторая мать,
Душу вам она готова дать.
С чистою душой, как райский свет,
Отрок обойдет весь белый свет!
Словно в храме огонек свечи,
Знания огонь хватай, учи!
Людям не вредит такой огонь –
Только глупость пожирает он.
МИРОСЛАВ КОКОШАР
ИДУЩИЕ В ШКОЛУ
Зимним утром из домов
Выбегают дети –
В школу направляют путь,
Ухватясь за ветер.
Если тропы снег сотрет,
Нет большой беды –
Нарисуют утром
Новые следы.
Заворотишь за угол,
А следов уж нет –
Каждый должен заново
Выбить, высечь след.
Пешеходу школьнику
Все дано на свете,
Что дается свыше нам:
Счастье, хлопья, ветер!
МОМЧИЛО ТЕШИЧ
ЧЕДА И СНЕГ
Снег ложится
Тонкой коркой
По лугам, полям,
Пригоркам.
В первый раз
Увидел снег
Наш знакомый Чеда,
Улыбнулся во весь рот
И зовет соседа:
– Сима, дай
Мешок с совком:
В сад пойду
За сахарком!
РУКИ
Любят мои руки
Застилать постельку,
Розы рисовать,
Сливы с веток рвать,
Посадить в земельку
Тополек, свирельку
Выточить, чтоб звуки
Слышать и мечтать.
Но всего на свете
Больше руки эти
Любят нашу маму обнимать!
МЫШКА, МИШКА И КНИЖКА
Отыскала мышка
Со стихами книжку –
И бранила мышка
Первоклашку Мишку:
«Впору подавиться –
Вот уж удружил!
Хоть бы на страницу
Масла положил…»
БУДИМИР НЕШИЧ
СРЕДНИЙ БРАТ
Брата я хочу,
Но младшим
Он не должен быть:
Младшего
Ведь будут больше,
Чем меня, любить.
Брата я хочу,
Но старшим
Он не должен быть,
Потому что
Если старший,
Значит будет бить.
Очень нужен брат,
Но только
Не любой подряд:
Брат не младший,
Брат не старший –
Нужен средний брат!
ВЕЛИМИР МИЛОШЕВИЧ
ПАПИН РИСУНОК
Папа, нарисуй мне дом,
„Наш он!“ – сделай подпись снизу.
Солнце, как часы, на нем
Сбоку прицепи к карнизу.
Это солнце все века
Пусть горит и не не заходит –
Пусть незримая рука
Каждый день его заводит.
Пусть вверху громоотвод
Косит молнии, как сено,
От пожара бережет
Кровлю, потолок и стены.
Маму нарисуй – и пусть
Сказку лучшую на свете
Нам расскажет. Наизусть
Всю ее запомнят дети.
Вот и все. Еще окно
Пусть горит, огнем сверкая.
Припиши еще одно:
„Красота родного края“.
МОШО ОДАЛОВИЧ
ХОЧУ БОЛЬШУЮ ТОЧКУ
Учитель говорил нам примерно так: «Точка – это чтобы,
когда до нее доберешься, можно было немножко
отдохнуть».
Не точка ты – мелочь, бячка!
Тебя бы выкинуть вон.
Точка должна быть как тачка
Или как целый вагон.
Нет, кроме шуток: хоть бы
В ней сантиметров шесть,
Чтобы, устав охотиться,
Птичка могла на ней сесть.
А тут – не приметишь сразу,
Пока не сощуришь глаз.
Хочу после каждой фразы
Лимон, апельсин, ананас!
Ведь это же просто мука
Искать ее на доске!
Ведь это же просто муха
Покакала на листке…
Хочу великую точку,
Чтоб в двери не протолкнуть,
И чтобы на ней клубочком
Свернуться и отдохнуть!
ТИШЕ, ПРИБЛИЖАЕТСЯ СТРАХ!
Движется навстречу страх,
Прыгая и приседая.
Страх твердит: „Все в мире прах“,
Величины подменяя.
В зубы страху не смотри,
Видеть их не дай нам Боже!
Лучше пусть сидит внутри
И кусает нас под кожей.
Где же страх? Да нет ничуть!
Отчего он глаз не кажет?
Дай замажу что-нибудь,
Пусть придет, меня накажет!
Ну да точно! Вот, летит.
„Где пятно?“ – из туч выходит.
Почему он вечно мстит,
И хитрит, и за нос водит?
Лупит, за ворот схватив:
„НЕ ШУТИ, ПРИЯТЕЛЬ, С НАМИ!“ –
И жиреет, заглотив
Нас со всеми потрохами.
ДЖЮРА ЯКШИЧ
ОТЕЦ И СЫН
По площади юнак степенных лет
Ступает горделиво – Амиджа,
И маленький юнак за тятей вслед
Бежит, подскакивая и кружа.
Ах, ярмарка! Чего не встретишь тут –
Конь аравийский, сабля, пистолет,
Шелков венецианских изумруд
И из Женевы золотой брегет.
– Ну, что ты хочешь, чтобы я купил?
На все не хватит денег у меня…
Кривой ли ятаган вояке мил
Иль предпочтешь каирского коня?
А если по душе пришелся шелк,
Знай – выряжу тебя я в пух и прах,
Чтоб ты в шелках по площадям прошел,
Звон расточая золоченых блях!
– Нет, тятя, ничего не надо мне, -
Сын отвечает, почесав висок, -
Вон там козленка жарят на огне,
Вели, чтоб мне отрезали кусок!
В ответ затылок чешет Амиджа,
Досада сердце воина прожгла:
Любил коней он, саблю и кинжал,
А сын всему здесь предпочел козла!
НИКОЛА БОРОЕВИЧ
ПЕРВОЦВЕТЫ
Стужа. Дни все безотрадней,
Ветер на полях колдует.
Утром подойдешь к веранде –
Тянет: только выйди, сдует!
Кошку в день такой тяжелый
Не обогревает шкурка –
Слабая, с душою голой
Ищет где огонь кошурка.
Зря ярится непогода!
Срок прошел зимы студеной.
Благовещенье у входа,
И цветы глядят с газона.
Лепестки их белы-белы,
„Снова снег! –заропщут дети,
Хоть снеговика тут делай“
Но февральским днем о лете
Думают цветы все чаще.
Хоть берут свое морозы,
Спорят два цветка, кто раньше
Иней перетопит в росы.
БОГДАН ВЕЛИМИРОВИЧ
ДОРОГАЯ ИГРУШКА
– Папа! Мы поиграть хотим.
– Что же! Вот вам волчок.
– Папа, нам надоел волчок!
– Вот плюшевый кот – и молчок!
– Не надо мишек нам и котов!
– Так что же вам подарить?
– То что ходит, смеется, плачет, поет!
– Это дорого, мне не купить.
– Не надо матрешек нам и петрушек.
Ты – самая лучшая из игрушек!
Гулливер в польской поэзии
Алла Шарапова
ЧЕСЛАВ МИЛОШ
(1911–2004)
ДЖОНАТАНУ СВИФТУ
К тебе, мудрейшему декану,
Пришел я за советом добрым.
Своих заслуг считать не стану
Перед свиданием подобным.
Я вижу: океан соленый
Хватает берег дланью пенной,
На пальце островок зеленый
Горит, как изумруд бесценный.
Темно. На торф ирландский рыжий
Ниспала твердь лиловой чашей.
Заухала сова над крышей,
Горшок в камине брызжет кашей.
В серебряных манжетах руки
Расчертят карту и расчислят,
Искусства ради и науки –
И смысл не в том, что люди мыслят.
Став, как и ты, морским бродягой,
По атласам, тобою данным,
Вошел я в бухты Бробдингнага,
Явился в гости к лапутянам.
Бывал у йеху – тех, что блюда
Из собственного варят кала:
Проклятье попранного люда –
Донос, оружие фискала.
Ход жизни преломился с болью
На звенья разного металла,
И сердце напиталось солью,
Но пустоты не испытало.
С людьми делясь посильной лептой
И бешенством живых хотений,
Я взгляд сберег от черной ленты
Непостижимых ослеплений.
И я пришел спросить декана,
Где жидкость взять волшебной силы,
Чтоб из чернильницы стеклянной
Я черпал больше, чем чернила?
На твой манер хочу быть старым,
На скучных старцев не похожим,
Что мучат мир высокопарным
Наставничеством и скулежем.
Принц, отраженный зеркалами,
Чуть свистнет – и поэты в сборе.
Прогнули задницы рядами
И виги перед ним, и тори.
Правители всегда не правы,
Решив, что слава их – навеки.
Один щелчок – и прочь из славы
Лететь им в пекло картотеки.
И полночь с плачущей совою
Над домиком в глуши ирландской
Прочней, чем лавр над головою
Владыки с мраморной гримасой.
Звучит в сегодня обращенный
Твой голос: дела тьма на свете.
Кто мнит историю свершенной,
Достоин безоружной смерти.
Отваги, сын! Тяни за нитки
По мелководью флот потешный.
На муравьиные ошибки
Да грянет с неба град кромешный.
Покуда есть земля под небом,
Ищи причалы новых странствий,
Вне этого прощенья нет нам.
Декан, я берегу наказ твой.
ЭРНЕСТ БРЫЛЬ
(р. 1935)
ДЖОНАТАНУ СВИФТУ
Декан премудрый, вот, я тоже
Спешу к тебе – прости бедняжку!
Выпячиваю губы в дрожи
Поцеловать ботфорты пряжку.
С твоих высот смотреть потешно
На сечи яростные наши:
Срубаются головки спешно
И разбухают вроде каши.
Все наши кличи – мышьи писки,
И грозный флот, по океану
Гуляющий, – опилки в миске.
Я ль стану возражать декану?
Конечно, тот с пренебреженьем
Посмотрит на меня, беднягу,
Чьим созданы воображеньем
Большие люди Бробдингнага.
Мы тех людей подобья, тени…
Но всё же будет ли до смеху
Тебе, когда во мгле осенней
Раздастся крик истошный йеху?
О равенстве с восторгом слыша,
Ликует лилипутье царство:
«До пряжки башмака, не выше!»
Ну что ж, декан мой, благодарствуй!
Теперь послушай, справедливый,
Чью мудрость будут чтить вовеки
Пигмеи и сверхчеловеки:
На свете есть ли край счастливый
И виден ли конец скитаний
В ревущем, горьком океане?..
К чему, скажи, под небесами
Иронии твоей холодной –
Идиллия земли бесплодной,
Поросшей скудными овсами?
В сатире, точно меч разящей,
Не место сказке немудрящей!
Тебя, себя вопросом мучу:
Ужель не можем настоящим
Довольствоваться, здешним, данным –
И не мечтать, что где-то лучше?
Ужель права лишь перспектива,
И что для нас кроваво, живо –
Смешно и только – великанам?
Нет острова буланых, сивых,
Гнедых, чубарых, справедливых!
Не сбудется твое писанье!
Но может статься, в отрицанье
Некстати вдался я ретиво?
И вслушиваюсь я тоскливо:
Вдруг сквозь моря, пески и камень
Издалека придёт с ветрами
Гуингнмов благостное ржанье?
Мне голос возвышать негоже,
Но выслушай меня бедняжку,
Чьи губы вытянулись в дрожи
Твоей ботфорты тронуть пряжку!
Мы оба только люди всё же:
Мы оба ждём – и этим схожи.
ЯЦЕК КАЧМАРСКИЙ
(1957–2004)
ПУТЕШЕСТВИЯ ГУЛЛИВЕРА
У лилипутов
Так нелегко приноровиться
К убожествам с каблук мой ростом,
Что растоптал бы всех… Не принцип
Мешает, отвращенье просто.
Так горько! Манию величья
И все, что натворил когда-то,
Я должен наблюдать воочью
В изданье малого формата.
Какая пошлость! Много зная,
Быть в менторах у лилипута
И трепетать, подозревая
В козявке кровопивца Брута.
И ночь не проведут без дела!
Не спишь до утреннего часа,
Когда по каждой клетке тела
Снует и копошится масса.
Помочь им справиться с врагами,
Коленями ломать паркеты
И нравиться с мизинец даме,
Мильон обид терпя за это.
Крутые яйца на закуску
Учиться чистить по системе,
Предустановленной в Блефуску,
Чтоб места не утратить в сейме.
Гасить струей пожара пламя,
Бежать и, в океаны канув,
Войти в неведомое племя,
Став карликом из великанов.
И тяжко даже произнесть мне,
Как гадок мир ваш, лилипуты,
Где тянут к смерти и бесчестью
Обыденности мелкой путы.
Бробдингнег
Прижился в мире великаньем.
В них мало спеси. Им забавно
Разглядывать меня с вниманьем,
А слушать – слушать и подавно!
Им, на плечах носящих тучи,
Я войны описал и порох,
Внушив, что ум – наш вождь могучий,
А не заветы предков мертвых.
Им, чающим освобожденья,
Наивным и в летах, как дети,
Я доказал, что принужденье
Есть мера всех вещей на свете.
Пусть этот сильный люд смеется,
Когда малютка несуразный
С огромной мухой насмерть бьется,
Помимо прочего заразной.
Пускай меня им покалечить
Иль кончить ничего не стоит,
Покамест я учусь их речи
(Сей факт их мало беспокоит),
Пусть я расквасил нос о груды
Их мусора, но как ни странно
Я опытом познал: нетрудно
Творить раба из великана.
У лапутян
Как тяжко средь людей разумных,
Постигших все до основанья,
Отказываясь напрочь думать
Про то, что за пределом знанья.
Число заложено в программе,
И музыку являют сферы,
И над землей, как над нулями,
Лететь – над перфокартой серой.
Пока их по ушам не хлопнешь,
Не внемлют ни судьбе, ни тайне.
Пока их по губам не шлепнешь,
Пристыли языки к гортани.
Невероятно долги сны их,
И очень кратко пробужденье,
И нам на головы земные
От замков их летят каменья.
Все знают – невдомек им только,
Как пироги сажают а печку,
Дома перекрывают толем,
От засухи спасают речку.
И ни проклятьем не разбудишь,
Ни смехом их не переучишь –
Несчастных умников, живущих
На дивном островке летучем.
У гуигнгнмов
Как стыдно бегать в конской стае,
Когда в душе нам хищник ближе.
Ржешь с ними, город осуждая,
А сам, как скот, изгваздан в жиже.
Прощающая жалость взгляда –
И ты почувствуешь в итоге,
Как подл и груб ты с ними рядом,
Осведомленный в Декалоге.
Но от себя куда мне деться,
Раз это человечья правда:
Слюна, отравленная с детства,
Всему довлеющая Травма…
Жизнь отнимая у живого,
Хоть и питаешь наслажденье,
Но судишь ведь себя сурово,
Стыда являя пробужденье.
И слезы не престанут литься
Над мерзостной моей виною,
И к совершенству дух стремится,
Когда-то загнанному мною.
Да, человечий род прекрасный,
Корил я, ненавистник гордый,
И каждый в мире знает твердо,
Что я вступил на путь опасный.
Но зря вы на меня в обиде,
Что я любил вас, вы поймете
(Пусть не как вид, не в этом виде) –
Узнаете, когда прочтете.